Кэссиди стоял перед ним, как каменное изваяние, глядя куда-то перед собой и ничем не выдавая, понимает ли он хотя бы отчасти обращенные к нему слова. Барни взял его за плечи, словно пытаясь разбудить.

— Кен, баскетбол! — повторил он. — Это когда бросают мяч в кольцо — хоп!

Опять нулевой результат. Он повысил голос:

— Смелей, ребята! Колумбия, вперед!

Кэссиди внезапно уперся обеими руками Барни в грудь и отпихнул его так, что тот отлетел на середину коридора.

Тут же как из-под земли вырос бдительный Джонсон, сгреб дергающегося Кэссиди в медвежьи объятия и грозно предостерег:

— Поосторожнее тут, мистер Кэссиди! Я хоть уже давно не выступаю на ринге, но у старины Джо Луиса еще есть порох в пороховницах. Не забывай, сколько боев я провел без поражений!

Через двадцать минут Барни, Джонсон и миссис Херридж пришли посмотреть на Кэссиди. Тот лежал на койке, впав в забытье под действием седативного укола.

— Он пропустил завтрак, — виноватым тоном заметил Барни.

— Не беспокойтесь, доктор, — заверила сестра, — я прослежу, чтобы он поел, как только придет в себя.

— А когда, вы думаете, это может произойти?

— Думаю, что меньше чем через час он будет в сознании, но буянить уже не станет.

— Хорошо, — одобрил Барни — Пойду схожу в буфет и тут же вернусь.

— Только не забудьте, доктор, в одиннадцать у нас собрание! — напомнила сестра Херридж.

— Поэтому я буду на месте уже в десять.

Он вернулся через час, побритый, причесанный и готовый предстать перед своими новыми коллегами во всей красе. Но прежде он хотел кое-что выяснить. В сопровождении старшей сестры он направился к постели Кэссиди.

— Могу я полюбопытствовать, доктор Ливингстон что вы, собственно, намерены с ним делать? — немного раздраженно спросила сестра Херридж. — Этому больному уже проводилось самое тщательное обследование.

— Как давно это было? — уточнил Барни.

Она протянула ему историю болезни.

— Вот, взгляните.

Барни полистал карту в поисках нужной информации.

— Восемнадцать месяцев назад. Господи, что же удивляться!

— Прошу прощения, доктор?

Он встал.

— Благодарю вас, миссис Херридж, вы мне очень помогли. Увидимся на общем собрании.

Их было семеро: Барни, Джозеф Ледер — ординатор второго года, Вера Михалич — серьезная девушка с прямой спиной и старушечьими очками, занимавшая должность старшего ординатора, профессор Эвери и три медсестры. Мистер Джонсон не имел полномочий присутствовать на этих собраниях, хотя в прошлом году он почти целый месяц именовался Зигмундом Фрейдом.

Эвери представил Барни коллегам, после чего собравшиеся перешли к обсуждению вновь поступивших пациентов — пары шизофреников, которым требовалась безусловная госпитализация и которым необходимо было найти койки.

— Мы можем кого-нибудь перевести в другое отделение?

Барни поднял руку.

— Да, Барни?

— Думаю, сэр, мы можем освободить койку мистера Кэссиди.

Присутствующие оцепенели, ведь все они уже были проинформированы об утреннем скандале.

— Вы серьезно? — удивился Эвери. — А разве сегодняшний случай — не наглядное свидетельство его тяжелого состояния?

— Согласен, сэр, — ответил Барни, — только это не психоз.

— Не психоз? — переспросил Эвери тоном человека, чья профессиональная честь была публично задета. — И какое же отделение вы считаете более подходящим для этого воплощения агрессии?

— Неврологическое, сэр, — ответил Барни. — Я думаю, его антиобщественное поведение — результат повышенного внутричерепного давления.

— Но такие вещи легко выявляются при объективном обследовании, доктор Ливингстон. Или у вас глаза как рентген?

— Нет, сэр, — ответил Барни. — Но я сегодня обследовал его офтальмоскопом.

— Что ж, — сказал Эвери, — мы с доктором Михалич тоже это проделали, когда он к нам поступил. А чуть больше года назад она его обследовала повторно. Или вы можете сообщить нам что-то новое?

— Сэр, — твердо заявил Барни, — не исключено, что в момент предыдущего обследования менингиома у него на правом глазу была еще не так заметна.

Вера Михалич запротестовала:

— У меня за спиной ординатура в неврологическом отделении, и могу вас заверить, доктор Ливингстон, что, если бы имелись хоть малейшие признаки давящей на мозг внутричерепной опухоли, я бы их выявила. Этот больной — тяжелый шизофреник с тягой к насилию и даже убийству.

«А ты — сучка с тощим задом и просто боишься, что тебя поймают на профессиональной ошибке!» — подумал Барни.

Пресекая разногласия среди сотрудников, в разговор снова вступил Эвери:

— А не кажется ли вам, что лучшим способом разрешить наш спор будет провести повторное обследование?

— Разумеется, — почти в унисон ответили Барни и Вера.

В половине двенадцатого, поручив мистеру Джонсону держать руки взмокшего и извивающегося Кена Кэссиди за спиной, доктор Михалич, а вслед за ней доктор Ледер и Барни проверили состояние мозга больного, исследовав глазное дно. Никто не мог отрицать наличия опухоли.

К полудню Кена Кэссиди перевели в неврологическое отделение и уже на следующее утро назначили операцию. Через двадцать четыре часа опухоль в лобной доле мозга была удалена, а еще через несколько дней невропатологи объявили, что она была доброкачественная.

А Барни получил еще один важный урок касательно медицинской иерархии и начальственных привилегий. Эвери вызвался лично (в компании с нейрохирургом) сообщить хорошую новость Кену, который лежал теперь в другой палате, держа за руку жену.

В тот же вечер Барни незаметно проскользнул к Кену в палату. Он даже не успел представиться, как тот заулыбался и слабым голосом произнес:

— Ливингстон, хулиган ты эдакий! Что ты-то тут делаешь?

— Новейшее веяние в медицине, Кен. Все больницы берут на работу баскетболистов, чтобы выступали за них в кубке под названием «Подкладное судно». Не хочешь нас потренировать?

— Еще бы, — шепотом ответил тот и улыбнулся с выражением человека, у которого только что сняли груз с души. Или, точнее говоря, удалили опухоль.

Барни пошел на ночное дежурство, и в крови у него было столько адреналина, что он протянул до следующего полудня без капли кофе.

Прежде чем замкнуться в оскорбленном молчании, Вера Михалич обозвала его всеми мыслимыми ругательствами, даже такими, каких ему не доводилось слышать в самых грязных подворотнях.